Ну, и как говорится, – шла бы себе куда собралась. Так нет же. Наевшись, баба, и вовсе потеряла голову – как по-другому можно объяснить разнузданные балетные па, которые эта уже надоевшая нам баба принялась совершать на наших глазах?«Встала баба на носок…» 

Вот, значит, что она еще, оказывается, умеет. Это фуэтэ в ее возрасте (а баба предполагается, видимо, все-таки не слишком молодой – прямо скажем, хочется думать, что это бабав годах)оскорбительно для зрения. Дальше баба начинает просто, извините за подробность, кобениться:«Встала баба на носок,А потом – на пятку…» 

Тут самое неприятное – «а потом». Баба кобенится не просто абы как, а размеренно, откровенно и напоказ, все остальное уже и вовсе неприлично: она устраивает просто какой-то шабаш. Даже непонятно, что именно на нее так подействовало, – впрочем, это даже неважно… Важно другое: баба начинает отплясывать, окончательно, видимо, лишившись рассудка и путая жанры:«Стала русского плясать,А потом – вприсядку!» 

Тут уж вовсе невозможно понять: почему вприсядку баба пляшет «потом», после русского, когда это вроде как одно и то же, и что это вообще за танец такой разнузданный, которым заканчивается история про бабьи проделки? 

Нет чтобы представить нашему вниманию героический рассказ о том, как баба сеяла горох, но, увидев, что в одной из изб обвалился потолок, срочно вызвала бригаду ремонтников: починив потолок, ремонтники разошлись по домам, а баба вернулась к прерванному занятию и засеяла 10 га горохом. Вот… И поди пойми, какая история хуже. 

Милое искусство,коварное искусство  

Пока Петропавел соображал, какая из волнспасительная,одна волна накрыла его с головой, и, вспомнив о том, что он смертен, бедняга даже глупо выкрикнул в пространство: «Спасите!» – но, как ни странно, получил ответ. 

– Не шуми, – сказали ему, –и такничего не слышно. 

– Спасите! – шепотом повторил он, хотя, – может быть, из-за волн – вокруг никого не наблюдалось. 

– Что тыимеешь в виду!– раздался возле самого его уха тихий противный голос. 

Несмотря на критическую ситуацию, Петропавла возмутила такая постановка вопроса. 

– Это самое и имею в виду!Спасите,имею в виду… 

– Да не шуми ты! – цыкнули сверху. – Я и так прекрасно тебя слышу. А больше тут никого нет, так что нечего особенно разоряться. Но я хочу знатьфактически,каково значение предложения «Спасите!» Ты говоришь, что оно и означает «Спасите!» Так это само собой разумеется. Твой ответ совершенно бессодержателен – и мне приходится усомниться в осмысленности твоего высказывания, а значит, и в твоих умственных способностях. Раскрой смысл предложения – ну? Что тыподразумеваешь? 

Чтобы не тратить силы на препирательства в воде, Петропавел ответил лаконично: 

– То и подразумеваю, что говорю. 

– Непонятно, – послышалось в ответ. – Всегда говорятодно,а подразумевают совершеннодругое.И этим твоим «Спасите!» тоже можно много чего подразуметь. Можно, конечно, иневинныевещи подразуметь – что-нибудь типа «Помогите мне… укажите путь, составьте компанию – будем, дескать, вдвоем плыть к берегу, так оно легче…» Но ведь не исключено и другое: «Давайте-ка, мол, ко мне, мой дорогой, я тут в Вас вцеплюсь мертвой хваткой, отдохну, потом брошу Вас, чтобы Вы утонули, а сам, набравшись сил, бодро поплыву дальше!» Таким образом, мне желательно знать, чтоименноты подразумеваешь. На этом, между прочим, основано искусство подтекста! 

– Прекрати эти издевательства, – задыхался Петропавел. – Мне сейчас не до подтекста! 

– Ты торт слоеный ел когда-нибудь? – невозмутимо поинтересовался тихий противный голос. – Тогда представь себе высказывание как торт: высказывание тоже многослойно. Пробуем с этой точки зрения рассмотреть «Спасите!» – высказывание, сделанное тобой. Само по себе слово «спасите» – это верхний слой торта, то есть крем, собственно говоря. Под ним – разные слои, опускаясь по которым мы доходим до фундамента – подлинной сущности высказывания… сытной части, или бисквита. В данном случае ее можно выразить словами«больше всего на свете мне дорога собственная шкура»…А крем – это еще не весь торт. 

Петропавел давно уже не слушал и молча боролся со стихией. 

– Почему ты молчишь? – в самое ухо спросили его. 

– Не люблю… разговаривать… в шторм. 

– О, это лучше, – похвалил голос. 

– Слушай, отвяжись, а? Я не разговариваю с теми, кого не вижу. 

– А ты считай, что этотелефонныйразговор. 

– Идиот! – рявкнул Петропавел. – Чего ради – по телефону…в воде! 

– Пожалуй, – согласился голос. – Ладно, начинай считать волны. Шестая волна вынесет тебя на берег. Он уже близко. 

…Шестая волна вынесла Петропавла на берег, а на седьмой волне кончился шторм. Петропавел раскинул руки и закрыл глаза. 

– Отдыхаешь? – тут же услышал он возле себя. 

– Спасибо, я очень обязан тебе, – сказал Петропавел в никуда. – Ты кто? Мы ведь не познакомились в море. 

– Таинственный Остов, – был ответ. – Разве не видно? 

– Не видно. 

– Правда, что ли, не видно? – ужаснулся голос. – Но ведь речь моя позволяет тебе предположить наличиенекотороготела! 

– Позволять-то позволяет… 

– Ну, если есть какие-то сомнения, предположи хотя бы наличие духа, – ограничился Таинственный Остов. – Пусть я буду метафизическая субстанция…говорящаяметафизическая субстанция. В конце концов язык тоже форма существования. Можно ведь существовать в языке, не существуя в действительности: так многие делают. Разреши и мне. 

– Пожалуйста, – разрешил Петропавел, – существуй как хочешь. 

– Что тыимеешь в виду!– заинтересовался дотошный собеседник. 

– Это и имею в виду. 

– Так-такиэтои имеешь? 

– О Господи! – вздохнул Петропавел. – Как с тобой трудно говорить… 

– Можно подумать, что говоритьвообщепросто! Я, например, не всегда понимаю, почему люди так смело берутся говорить: ведь подчас такое может подразуметься, о чем ты ни ртом, ни ухом не ведаешь! 

– Само собой,– наставил его Петропавел, – ничего подразуметься не может. Каждый отдает себе отчет в том,чтоон подразумевает и подразумевает личто-нибудьвообще. 

– Что тыимеешь в виду!– испугался Таинственный Остов. 

– Я всегда имею в виду то, что говорю. – Петропавел утомился. 

– Можно подумать, что это всегдаот тебязависит. Ты, значит, умнее Тютчева? 

– Я? Умнее… Тютчева? Но я такого не говорил. А при чем тут Тютчев? 

– Допускаю, что не говорил. Но подразумевал. Тютчев сказал: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». А послушать тебя, так получается, что – дано.Стало быть,ты мнишь себя умнее Тютчева. 

Петропавел молчал. 

– Умнее Тютчева считают себя только дураки. Ты дурак, – поставил диагноз Таинственный Остов. 

– Слушай, – довольно миролюбиво предложил Петропавел, несмотря на то, что злость уже била в нем ключом, – давай разберемся по-хорошему. Мне совершенно не улыбаетсявыслушивать все это… тем более от собеседника, которого я даже не вижу. 

– Что тыхочешь этим сказать!– возмутился Таинственный Остов. – Бестактно намекать на физические недостатки кому бы то ни было! 

– Во-первых,не тебеговорить о такте. – Петропавел позволил-таки себе минимальный протест. – А во-вторых, я ни на что не намекал. Мне это вообще не свойственно. 

– Да уж, – почти успокоился Таинственный Остов. – Я заметил, что тычрезвычайноплоско выражаешь мысли. Стало быть, ты вряд ли достиг совершенства в искусстве… импликации, то есть подразумевания. И не удивительно, что, имплицируя… подразумевая какой-нибудь смысл, ты хорошо отдаешь себе в этом отчет.Простые смыслылегко имплицировать: например, вместо просьбы «Подайте, пожалуйста соль» можно обойтись замечанием «Суп совсем несоленый» – и вам сразу подадут соль. Но это чепуха. Впрочем, более тонкие вещи тебе недоступны. 

– Ну-ну… – поощрил его Петропавел, потому что Таинственный Остов ненадолго умолк. – Продолжай обвинения. 

– Я тебя ни в чем не обвиняю, я даже завидую тебе как человеку поверхностному. Блаженны нищие духом – и блаженны, пусть в меньшей степени, нищие ухом, которые и не ведают, в какие дебри может завести язык, которые вовсе не слышат доброй половины смыслов в доброй половине слов! Они просто открывают рты – и говорят, точно так же какоткрываютте жерты – и едят… А язык – деликатная штука, правда, знают об этом немногие – горстка хороших поэтов. Ты к ним не относишься. 

– Пусть это тебя не волнует, – горячо пожелал собеседнику Петропавел. 

– Меня это и не волнует, – успокоил его Таинственный Остов. – Меня другое волнует – Язык. Наносителейязыка – и на тебя в том числе! – мне начхать. А вот Язык – жалко. Язык – это растение нежнейшее, капризнейшее. Он как садовая роза, которая хранит в себе воспоминания о бесконечном числе метаморфоз, о непрерывных преобразованиях многих и многих поколений дикой розы. И Язык – он тоже кое-что хранит в себе: национальную историю, национальную культуру. Ведь у слов прекрасная память… Они помнят,кто, когда, сколько раз и в каких значенияхупотреблял их с тех самых пор, как стоит мир. Любое слово обросло уже бессчетным множеством смыслов – и его невозможно употребить так, чтобы реализовался лишь одиниз них. А потому независимо от того, хочется мне подразумевать или нет, я все равно что-нибудь да подразумеваю… Ты же пытаешься низвести язык до первобытного уровня, отбрасывая все, что он накопил в себе. Ты берешь в руки ножницы и начинаешь постригать лепестки розы под полубокс. Какое счастье, что язык не принадлежиттебе!Впрочем, он не принадлежит никому: его можно портить, но испортить нельзя… 

Петропавел сколько возможно выдержал возникшую паузу и окликнул Таинственный Остов – сначала один раз, потом еще. Но невидимый собеседник исчез, унеся с собой тайный смысл своих смутных слов. 

– М-да, – обобщил Петропавел. – Воще Бессмертного хоть и нет, но он виден! А этот и не виден даже: поди пойми – есть он или его нет… – И неожиданно заключил: – Хорошоесли бы он –6ыл! 

…Петропавел уходил от моря. Он опять забыл спросить дорогу к Слономоське и шел наугад. Ни с того ни с сего ноги начали разъезжаться в разные стороны: кажется, под песком был лед. Вскоре песок совсем исчез, и с величайшей осторожностью Петропавел зашагал уже просто по льду. Внимание его привлек какой-то предмет впереди. Петропавел двинулся к нему и издалека еще различил табличку вроде тех, что ставятся на газонах. 

На табличке было написано КАТОК СОЗНАНИЯ, а под этой надписью три стрелки указывали разные направления. Против каждой стрелки значилось: 

направо –«Получишь то, что захочешь, но не удержишь»; 

налево –«Удержишь то, что получишь, но не захочешь»; 

прямо –«Захочешь то, что удержишь, но не получишь». 

Петропавел просто обомлел от такого выбора. Сначала ему показалось, что учтены все возможные выходы из ситуации, в которую он попал, – и дело только за тем, чтобы правильно определить направление будущего движения. Глаза разбегались от предложений. Однако, поразмыслив, он понял, что по существу выбора никакого и не предлагается, потому как в конце концов все равноничегоне приобретаешь. В первом случае – приобретенного не удерживаешь, то есть как бы и не получаешь, во втором – сам же от приобретенного отказываешься за ненадобностью, а в третьем – цепляешься за то, чего тем не менее не имеешь. Иными словами, все одинаково плохо – и, куда ни идти, результат тот же… Это был очевидный тупик. Петропавел уставился на табличку в полном замешательстве. 

Внезапно посетила его мысль, чтокто-нибудь,может быть, сейчас наблюдает за ним и посмеивается. Мысль погостила в сознании и улетела, а на смену ей прилетела вьюга. Однако не успел Петропавел испугаться, как вьюга кончилась, не внеся, вроде бы, никаких изменений в ландшафт. Впрочем, табличка уже отвернулась от Петропавла – и ему пришлось зайти с другой стороны, чтобы еще раз прочесть написанное: КАТОК СОЗНАНИЯ… Но теперь получалось, что все стрелки указывают в направлениях,прямо противоположныхпервоначальным. 

Он сел на лед и задумался. Безразлично, куда идти: никакой выбор не будет правильным. Но почему, почему же так? И есть ли вообще надежда выбраться из этой местности, где в полном беспорядке чередуются леса, моря, ледяные пустыни и где обитают невероятные существа, вызывающие только самые смутные представления о виденном и слышанном и во всякой критической ситуации, словно волшебным щитом, прикрывающиеся искусством? 

«Искусство…– горько подумал Петропавел, – это оно шутит со мной! Это оно подстерегает человека на каждом шагу – полузабытым воспоминанием, всплывшей в сознании книжной подробностью и еще… обмолвкой, недослышкой, которые тоже искусство! Это оно заводит в дебри и морочит там. И человек, замороченный им, уже не видит мира таким, каков он есть. А что же дается ему взамен этого мира? 

Получишь то, что захочешь, но не удержишь…Это же очень точно! Все, чего ни пожелаешь, дает тебе искусство, но дает не насовсем, подержать дает – а задумаешь оставить у себя, смотришь – фюить! – улетело, исчезло, растаяло: ищи-свищи!.. Вот же, только что было у тебя все – и даже такое было, о чем и мечтать нельзя! – и что ж случилось? Как выпустил ты это из рук, как не заметил, что сразу все – выпустил, потерял, утратил? Поглядишь – нет ничего, и старуха сидит у разбитого корыта…Золотая рыбка искусства! 

Удержишь то, что получишь, но не захочешь…И это верно, ах как верно! Можно исхитриться – и силою ума или просто силой проникнуть в самую тайну искусства, в святилище его, но вот проник: где же тайна? Ее нет, а то, что ты держишь в руках… черепичный обломок, несколько строк на бумаге – это не нужно тебе, потому что – зачем? Ты ведь хотел другого и о другом мечтал, когда тайком входил в святилище. Так что же держать в руках черепичный обломок, несколько строк на бумаге – брось их: тайны в них не больше, чем в волшебном фонаре, который тожеможно разобрать – посмотреть, что там внутри, и удивиться: только это?Хрупкая веточка искусства! 

Захочешь то, что удержишь, но не получишь…Что ж, правда и это – горькая правда, горчайшая из всех правд. Потому что именно так: если и захочешь, и возьмешь, и будешь держать в руках твоих, то не получишь все равно: принадлежало тебе и считалось твоим, а твоим – не было. Ничьим не было, но время, но ветер прибивали это то к одному берегу, то к другому – вот и к твоему берегу, да не твоё!.. Владей день один, владей годы, владей жизнь целую – всё равно не твоё, не приручишь: да, я с тобой, и больше: да, я люблю тебя, но это ровным счётом ничего не значит – и нет тебе в этом ни радости, ни покоя…Синяя птица искусства! 

Так, поняввсе сразу,Петропавел двумя пальцами крутанул табличку вокруг оси – и вот она завертелась, как рулетка, и быстрее, чем рулетка: 27 красный! – мимо, 42 черный! – мимо – эй, смотрите, кому повезет, если повезет кому-нибудь в этой игре, где ставки не равны, а выигрыши равны, и они – проигрыши!.. И, не глядя больше на это вращение, Петропавел снова двинулся наугад: не все ли равно, милое искусство, коварное искусство!.. – и уже не увидел, как Всадник-с-Двумя-Головами убрал табличку за пазуху с поверхности льда. 

До и после бревна  

Ледяная пустыня кончилась гораздо более внезапно, чем началась: Петропавел и дошел-то всего-навсего до горизонта, а за ним сразу открылось летнее поле, у обочины которого он увидел маленькую упитанную рыбку. Рыбка была обута. 

– Шпрот-в-Сапогах, – раскланялась рыбка, и Петропавел, приветливо улыбнувшись, представился тоже. Потом, чтобы его сразу не заговорили, спросил: 

– До Слономоськи далеко мне еще? 

– Если пешком, то порядочно. 

– А как можно по-другому? – с надеждой спросил Петропавел. 

– Дапо-всякомуможно. Можно, например, камнем по затылку. 

Петропавел пристально взглянул на рыбку: 

– Вы такой злобный шпрот? 

– Да нет! Это не я – это Дама-с-Каменьями. Во-о-он она на вышке сидит. И пропускает лишь того, кто разгадаетжуткуюзагадку одну. 

Петропавел поглядел вдоль обочины и действительно увидел смотровую вышку. 

– Шаг вперед – и Вы на том свете. Она меткая, как индеец. Правда, и добрая, как мать. Никогдабез моего предупрежденияне убивает. 

– Может, как-нибудь… в обход? – поежился Петропавел. 

– Не советую. Там с одной стороны – Волка-Семеро-Казнят, а на другой – вообще Дохлый Помер. Если только туда, где КАТОК СОЗНАНИЯ, но на катке Вы ведь побывали уже… 

– А трудная загадка? 

– Чертовски. Какая-то загадка Свинкса просто. 

– Ладно, давайте загадку. 

– Да Вы что? А камнем? – Шпрот-в-Сапогах прямо-таки остолбенел. 

– Ну, камнем же несразу.Сначала идет загадка. Загадывайте. 

– Вы даете! – восхитился Шпрот-в-Сапогах. – Подсказать отгадку? 

– Благодарю Вас, я сам. 

Шпрот-в-Сапогах заплакал и залепетал сквозь слезы: 

– Сколько будет дважды два… четыре? – при этом он взял в руки два черных флажка. 

– Я знаю несколько разгадок этой загадки. – Ни один мускул не дрогнул на лице Петропавла. – Классические варианты разгадок следующие: дважды два четыре будет зеленая дудочка или колбасная палочка… 

– Довольно, довольно! – радостно закричал Шпрот-в-Сапогах и, схватив два красных флажка, принялся сигнализировать о чем-то на смотровую вышку. 

– Кроме того, – невозмутимо продолжал Петропавел, – дважды два четыре будет детская считалочка, елочка-моталочка, бифштекс натуральный рубленый с луком, люля-кебаб с рисом, «Степь да степь кругом»… 

– Хватит! – с испугом закричал Шпрот-в-Сапогах. 

– И наконец, – закончил Петропавел, – спросите у Дамы-с-Каменьями, не хочет ли онасамаполучить камнем по затылку? 

Шпрот-в-Сапогах отчаянно замахал красными флажками. В ответ на смотровой вышке тоже замахали красными флажками. 

– Она благодарит Вас и говорит, что не хочет, – пролепетал Шпрот-в-Сапогах. 

– Тогда привет ей ото всех – начиная с Бон Жуана и кончая Таинственным Остовом, – сказал Петропавел и шагнул на стерню. 

– Погодите, – вслед ему закричал Шпрот-в-Сапогах. – Там есть однатонкость!Это не просто поле – это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. 

Но Петропавел даже не расслышал этого, так далеко он уже ушел. Идти было приятно – несколько настораживало, правда, полное отсутствие хоть какого-нибудь ветерка над полем. Тут Петропавел взял и запел хорошую походную песню, из которой почему-то получилось вот что:Муравей, муравей в шапочке,В тюбетеечке – жалобно ползешь!Раз ползешь, два ползешь, три ползешь… 

И словно в ответ на это в атмосфере начались вдруг знакомые Петропавлуволнения– и понесся над полем богатырский пописк. 

«Черт меня дернул запеть эту песню!» – ругал себя Петропавел: мысль о встрече с Муравьем-разбойником – да еще на открытом месте – привела его в ужас. Однако богатырский пописк все усиливался, и, не помня себя от страха, Петропавел хрипло выкрикнул в никуда: 

– Эй, выходи на честный бой, Муравей-разбойник! 

– Как бы не так! – богатырский пописк приобрел еле уловимые очертания слов. – Вчестном-тобою ты меня победишь. А ты вот попробуй внечестномпобеди! Мне внечестномбою нет равных. 

Петропавел, еле держась на ногах, безуспешно пытался сообразить, что такое нечестный бой, как вдруг на краю поля появилась гонимая ураганным ветром и послушно, хоть и бесконвойно продвигавшаяся вперед колонна, в составе которой ему удалось различить несколько знакомых фигур. Чем ближе подходила колонна, тем больше их обнаруживал Петропавел: Бон Жуан, Ой ли-Лукой ли, Белое Безмозглое, Пластилин Мира, Старик-без-Глаза, Гуллипут и дальше – Тридевятая Цаца, увеличившаяся до невероятных размеров, Всадник-с-Двумя-Головами, Смежная Королева, а за ней кто-то незнакомый (может быть, Тупой Рыцарь?), Воще Бессмертный – они понуро брели по полю, над которым уже вовсю свирепствовали стихии… а вот и замыкающие – они летели! – Гном Небесный и влюбленный в небо Летучий Нидерландец. 

В мгновенье ока Петропавел оказался возле колонны: 

– Сколько вас? – воскликнул он. – Куда вас гонят? 

– Свали в туман! – услышал он родной разнорегистровый голос Смежной Королевы. – Все мы пленники Муравья-разбойника. 

Петропавел просто озверел от этого сведения. Еще бы не озвереть: крохотная букашка, продукт народного суеверия – итакраспоясаться! Мало того, что его и вообще-то не видно невооруженным глазом… – стоп! Эта мысль показалась Петропавлу продуктивной. Вот что!Надо вооружить глаз!.Только вооружив глаз можно победить Муравья-разбойника. 

Теперь надо было срочно решить, какой именно глаз вооружить – правый или левый. Конечно, левый: левый у него единица, а правый – минус 0.5! Чтобы выиграть время и деморализовать противника, Петропавел громко крикнул в бурю: 

– Эй, Муравей-разбойник! – голос его звучал сильно и нагло. – Если не хочешь честного боя, тогдая вооружаю глаз!. 

– Какой – правый или левый? – богатырски пропищал хитрый Муравей-разбойник. 

– Левый! – злорадно гаркнул Петропавел. 

– Ну, мне конец! – в богатырском пописке послышался ужас. 

– Думаю, что да! – сухо, но громко крикнул Петропавел и захохотал. Однако чем вооружить левый глаз? Ничего не было под рукой, а левый глаз уже разошелся и жаждал крови. 

Внезапно в единственном глазу Старика-без-Глаза он увидел соринку и, как ни был занят размышлениями, заметил: 

– У Вас соринка в глазу. – Замечание прозвучало вполне вежливо. 

– А у себя в глазу бревна не видишь? – в обычной своей манере осведомился изнуренный старик. 

– В каком глазу? – с надеждой крикнул Петропавел, перекрывая вой бури. 

– Да вот же, в левом! – ответил старик и как бы между прочим добавил: – Глаз, вооруженный бревном, страшная сила. 

– Помогите! – все поняв, богатырским пописком пискнул Муравей-разбойник откуда-то сбоку-припеку – и навстречу богатырскому этому пописку Петропавел мощно метнуллевым глазом свое бревно. Толстенное и длинное, оно с грохотом упало на землю, похоронив под собой Муравья-разбойника… 

А из разоруженного левого глаза Петропавла упала на место этой бесславной смерти чистая слеза. 

И стало тихо вокруг. И выросли цветы. И Гном Небесный запорхал с цветка на цветок, собирая в зеленую эмалированную кружку сладкий нектар. 

– Выпьем за нашу победу в нечестном бою! – крикнул он бодро и единым залпом осушил кружку. Прочие облизнулись… 

А Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены. Глазом, из которого выпало бревно, он видел мир совсем не так, как прежде. Ничто в его знакомых уже не казалось ему странным: ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, ни колебания в возрасте у Старика-без-Глаза, ни даже постоянно-переменный рост Гуллипута, ни повадки Шармен, уже страстно лобзавшей Ой ли-Лукой ли… А вот что это за неизвестное лицо – длинное и худое, похожее на лошадиную морду страшной доброты? 

– Разрешите представиться… – начал Петропавел, как образцовый незнакомец. 

– Представлялись уже, – проворчали в ответ. – Раньше ты меня просто не видел: у тебя бревно в глазу было. Таинственный Остов. 

Петропавел бросился к нему на шею, а тот, отстраняясь, бурчал: 

– Довольно… Ты же не Шармен, ей Богу! 

Между тем все вокруг увлеклись уже общим делом, больше не обращая на Петропавла внимания. Они подвязывали к выпавшему из его глаза бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в надлежащее место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным возбужденным возгласам, «Мемориальный Музей Бревна,УбивавшегоМуравья-разбойника». Петропавла насторожила форма причастия: это было причастие несовершенного вида. 

– Почему в названии вы употребляете причастие несовершенного вида? – обратился он к суетившемуся поблизости Гному Небесному. 

– Потому что по отношению кнесовершеннымдействиям употребляются глаголы и причастиянесовершенноговида, – ответил эрудированный Гном. – А в данном случае никакого действия совершено не было. 

– Что значит «не было»? – растерялся Петропавел, – когда «было»? Я ведьубилВашего Муравья-разбойника испасвас от плена и гибели! 

– А ты всегда лезешь не в свое дело, мешая истории развиваться естественным образом. И мы уже к этому привыкли, – походя отчитал его Гном Небесный. – К счастью, здешние события не зависят от тебя, так что ты не убил,а убивал,не спас, аспасал…то есть события происходить-топроисходили,дане произошли.Муравей-разбойник жив и, даст Бог, здоров, только уж теперь долго не появится из своей ЧАЩИ ВСЕГО. А наш священный ужас – он, как водится, неизбывен, – стало быть, ничто не изменилось. Правда, у тебя из глаза наконец выпало бревно, но это твои проблемы… У нас же, как говорится, и волки сыты, и овцы в теле. 

– А чему вы все тогда радовались? – спросил Петропавел. 

– Жизни… – развел ручками Гном Небесный. – Вечной жизни и… многообразию форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут смущает. 

– Зачем же вам в таком случае мемориальный музей? Ведь мемориальный музей – это увековечивание памяти о ком-тоумершем…Но у вас, получается, никто не умер! 

– Какой-какой музей? – переспросил Гном Небесный. – Произнеси-ка это слово по слогам! 

– Ме-мо-ри-аль-ный… 

– Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей Мимо-реальный. У нас тут всемимореапъное.– И Гном Небесный стремглав полетел вслед за остальными, уже тащившими на канатах мимореальное бревно.