ва - лишь элементы, сложно взаимодействующие в интегри- 

рованном семантическом единстве текста: стиха, строфы, 

стихотворения. С другой - слово распадается на элемен- 

ты, и лексические значения передаются единицам низших 

уровней: морфемам и фонемам. 

Проиллюстрируем это примером одного текста: 

БУРЯ 

Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи: 

В лазури бури свист и ветра свист несет, 

Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий, 

Прогонит, гонит вновь; и вновь метет и вьет. 

Воскрес: сквозь сень древес - я зрю - очес мерцанье: 

Твоих, твоих очес сквозь чахлые кусты. 

Твой бледный, хладный лик, твое возликованье 

Мертвы для них, как мертв для них воскресший: ты. 

Ответишь ветру - чем? как в тени туч свинцовых 

Вскипят кусты? Ты - там: кругом - ночная ярь. 

И ныне, как и встарь, восход лучей багровых. 

В пустыне ныне ты: и ныне, как и встарь. 

Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи, 

В лазури бури свист и ветра свист несет - 

Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий: 

Прогонит, гонит вновь. И вновь метет и вьет . 

Стихотворение буквально "прошито" разнообразными 

повторами: целых слов и словосочетаний, групп фонем, 

которые образуют здесь морфемы или псев- 

1 Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель, 1974. Т. 2. С. 

605. 

2 Белый А. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1966. С. 

311 -312. В дальнейшем ссылки на это издание даются в 

тексте с указанием страниц. 

доморфемы, воспринимающиеся как морфемы, хотя таковыми 

в русском языке не являющиеся, и, наконец, отдельными 

повторяющимися фонемами. В первом стихе: 

безбурный - бури бур - бур безбурный - лазури бур - зур царь - встарь ар` - ар` лазури - бури ури - ури Только группа согласных ест ("встяръ") осталась без 

повтора, но зато она богато промодулирована во втором 

стихе: свет ("свист"), втр ("ветра"), cm ("несе/я") и 

переходит в третий: свнцв ("свинцовый"), вовлекая ц из 

"царь". Повторяются флективные части слов и коренные, 

чем акцентируются грамматические признаки и лексико-се- 

мантические значения отдельных слов, повторяются и це- 

лые слова. В результате создаются два семантических 

пятна: 

безбурная лазурь, царь лазури, с одной стороны, и 

образ смятенной бури - с другой. Каждое из этих пятен - 

"большое слово", вбирающее в себя всю колеблющуюся се- 

мантику отдельных лексических единиц языка и их грамма- 

тических форм. Но и антиномические "безбурность" и "бу- 

ря" отчетливо воспринимаются как однокоренные - проти- 

воположные и единые. Противостоя друг другу, они на бо- 

лее высоком уровне сливаются как варианты некоторого 

высшего инварианта смысла. 

Но одновременно протекает противоположный процесс: 

смысл не только интегрируется, но и дезинтегрируется: 

значимой и символической становится уже отдельная фоне- 

ма, которая, в результате многочисленных повторов, об- 

ретает автономность и семантически укрупняется. Более 

того, разложение аффрикат ц-тс-ст и особенно образная 

значимость фонемных контрастов в построении гласных 

заставляют ощущать как значимые уже не целостные фоне- 

мы, а их дифференциальные признаки. 

Во второй строфе на фонетическую вязь накладывается 

система местоимений: "ты" и "они" закрепляют за выде- 

ленными надсловесными группами статус слов. Введение же 

"я", в сочетании с не нейтральностью повествования 

(восклицания и вопросы), вводит третий смысловой комп- 

лекс - говорящего и превращает текст в монолог. 

Глубокая значимость этого монолога сочетается с про- 

роческим косноязычием, "невнятицей", по выражению само- 

го Белого. Далеко за пределы обычных норм поэтической 

речи выходит смысловой вес интонации. Это демонстриру- 

ется, например, тем, что точный повтор на лексико-син- 

таксическом уровне первой строфы в конце стихотворения 

создает контрастный фон для меняющейся интонации: двое- 

точие в конце первого стиха заменено запятой (отменена 

длительность паузы, резко удлиняется дыхание). В конце 

второго стиха перечислительная интонация сменяется вы- 

ражением динамической смены, третий стих получает в 

конце интонацию каузальности. Но особенно важна дли- 

тельная пауза в середине последнего стиха: бедный зна- 

чением союз "и" в сочетании с превращением грамматичес- 

ки неполного фрагмента предложения в самостоятельную и, 

более того, финальную фразу создает образ непрерывности 

мятежа. То, что было вначале временным возмущением из- 

вечной ясности, превращено в постоянную и сосуществен- 

ную лазурной ясности стихию. 

Поражает обилие синонимов, которыми пользуется Белый 

для определения создаваемого им языка пророческого кос- 

ноязычия: 

Ах, много, много "дарвалдаев" - 

Невнятиц этих у меня (с. 410). 

Невнятицы, дарвалдаи, но и вяк, чушь. Последнее, ча- 

ще всего, - оценка пророческого косноязычия непосвящен- 

ными: "Чушь, Боренька, порешь!" 

"Да, мои голубчик, - ухо вянет: 

Такую, право, порешь чушь!" (с. 410) 

"Святые ерунды" (с. 434), "метафорические хмури", 

"лазуревые дури" (с. 408) и многое другое. 

Этот создаваемый Белым язык далеко выходил за грани- 

цы норм символизма, приближаясь к дадаизму Хлебникова, 

"простому как мычание", или языковым экспериментам К. 

Чуковского. Сдвигались с места все уровни языка и исс- 

ледовались на предмет того, сколько из этой руды можно 

выплавить новых смыслов. 

Возможность соединить в одном и том же тексте "нев- 

нятицы" и "дарвалдаи" и научно-терминологическое об- 

суждение их, соединить "обе полы" языка таила в себе 

возможность "онегинской" иронии. И Белый использовал 

эту возможность в "Первом свидании". Здесь сфера проро- 

ческого косноязычия - "невнятицы" - выступает в двойном 

освещении. С одной стороны, она факт истории: истории 

личности Белого, его поисков адекватного языка самовы- 

ражения и эпохальных поисков "безъязыким" (Маяковский) 

веком средств для обретения языка. По отношению к этому 

факту объективной истории повествователь выступает как 

историк и анализатор, пользующийся совсем другими 

средствами в собственной речи. Правда, он не только ис- 

торик, но и летописец-мемуарист, широко включающий в 

свое повествование свою прошлую и сейчас уже экзотичес- 

кую для него речь. От вчерашнего дня собственной речи 

он отстранен иронией. Но повествователь - еще и пророк. 

И здесь "вдохновенное бормотание" (Пушкин) становится 

его собственной речью, уже свободной ото всякой иронии: 

Благонамеренные люди, 

Благоразумью отданы: 

Не им, не им вздыхать о чуде, 

Не им - святые ерунды... 

О, не летающие! К тверди 

Не поднимающие глаз! 

Вы - переломанные жерди: 

Жалею вас - жалею вас! 

1 Белый А. Между двух революций. С. 8. 

Не упадет на ваши бельма 

(Где жизни нет - где жизни нет!) - 

Не упадет огонь Сент-Эльма 

И не обдаст Дамасский свет (с. 434). 

При этом не следует забывать, что выходящие за пре- 

делы символистской языковой техники эксперименты Белого 

не отменяют и достижений символизма, в частности смыс- 

лового обогащения за счет "просвечивании" значений че- 

рез значения. Строки типа: 

Фантомный бес, атомный вес - 

соединяют "отзвуки" Вяч. Иванова с поэтической тех- 

никой и языковым чутьем Маяковского. 

Смысл семантической структуры "Первого свидания" 

особенно наглядно раскрывается системой употребления в 

поэме собственных имен. Дело не только в том, что Майя, 

Упанишады, Серапис, призыв: "Воанергес" ведут к одним 

культурным ассоциациям, а Максвелл, Кюри, Бойль и 

Ван-дер-Ва-альс - к другим и что для многих читателей в 

строке: 

Хочу восстать Анупадакой, - 

последнее имя - заумное звукосочетание, свободный от 

конкретных ассоциаций знак культурной традиции (в дан- 

ном случае - буддийской). Важно и другое: читатель мо- 

жет не знать (или не понимать) уравнений Максвелла, за- 

быть закон Бойля - Мариотта. Но он знает, что это умо- 

постигаемые вещи: их можно понять, есть люди, которые 

их понимают. Они относятся к языку науки, языку терми- 

нов (сами их имена - лишь названия формул и законов). 

Второй же ряд - знаки туманных пророчеств и прозрений и 

принадлежат языку "невнятиц". Это о них говорится: 

Язык!.. Запрядай: тайной слов! (с. 406) 

Язык таинств, эзотерический, непонятный пигмеям ("О, 

не понять вам, гномы, гномы", где само слово "гномы" в 

духе барочной поэзии запрятано в загадку), есть однов- 

ременно и жреческий и кружковой: отсюда обилие намеков 

на интимно-кружковые реалии, требующие для посторонних 

комментария. Но автор одновременно и иронический исто- 

рик и научный истолкователь изображаемой им эпохи. 

Такая задача требовала совершенно особых решений. 

Андрей Белый искал себя и "велосипед" - язык для само- 

выражения. Отсюда параллельность постоянных языковых 

экспериментов и в такой же мере постоянного автобиогра- 

физма. Однако "поиски языка" были одновременно задачей 

эпохи, и автобиографизм перерастает неуклонно в исто- 

ризм. Для этой сложной задачи нужно было совершенно 

особое художественное мышление. Мы видели, как поиски 

Белого вели его вперед - к Хлебникову и Маяковскому. Но 

они вели его еще дальше вперед - к Пушкину, к "Евгению 

Онегину", языковое совершенство которого все еще оста- 

ется недостигнутой целью (а не вчерашним днем!) русской 

поэзии. И если русской поэзии суждено идти к Пушкину, 

то "Первое свидание" - веха на этом пути. 

1988 

Стихотворения 

раннего Пастернака. 

Некоторые вопросы 

структурного изучения текста 

Изучение процесса работы автора над рукописями поэ- 

тического произведения пока еще мало втянуто в орбиту 

структурных исследований. Это и понятно. Первым шагом 

изучения структуры произведения является выяснение 

синхронных соотношений конструктивных элементов различ- 

ных уровней. 

На этой стадии эволюция текста выступает как та за- 

темняющая сущность вопроса сложность, от которой необ- 

ходимо отвлечься. Правда, в собственно текстологической 

работе исследователи давно уже пользовались (иногда 

стихийно) структурными моделями, рассматривая рукопись 

как последовательность синхронно сбалансированных плас- 

тов замысла. Именно на структурности пластов рукописи 

построена методика чтения-реконструкции, широко исполь- 

зуемая советскими текстологами, например пушкинистами. 

Рост интереса к диахронному изучению структур акти- 

визирует внимание к процессам, к движению. При этом вы- 

деляются два аспекта: 

историческое движение завершенных текстов в едином 

комплексе культуры и текстологическое движение от за- 

мысла к завершению. Если при синхронном рассмотрении 

текст рассматривается как изолированный, с точки зрения 

своей внутренней имманентной структуры, и подчиненный 

одним и тем же правилам на всем своем протяжении, то 

диахронный подход сосредоточивает внимание на отношении 

между структурами и последовательном развертывании не- 

которых правил (в частности, во времени). Подход к 

тексту с точки зрения его порождения' позволяет раск- 

рыть некоторые закономерности, остающиеся в тени при 

иных методах анализа. Следует оговориться, что мы дале- 

ки от намерения задавать правила порождения поэтическо- 

го текста вообще или какого-либо конкретного поэтичес- 

кого текста в частности. Мы преследуем значительно бо- 

лее скромную задачу: 

представить себе, как выглядит поэтический текст, 

если взглянуть на него с точки зрения процесса порожде- 

ния. Необходимо напомнить, что "процесс порождения" не 

следует отождествлять с индивидуальным творческим актом 

того или иного поэта. Между ними такая же разница, как 

между теоретической моделью порождения фразы и реальным 

говорением. Представлять себе, что процесс порождения 

описывает или призван описывать ход индивидуального ху- 

дожественного творчества, все равно, что полагать, буд- 

то говорящий на родном языке все время сознательно сле- 

дует определенным грамматическим нормам и предписаниям. 

В обоих случаях речь идет о логической модели интуитив- 

ного процесса и об отношении правил к их реализации2. 

Полезность подхода к тексту, при котором он рассмат- 

ривается с точки зрения правил порождения, становится 

очевидной при сопоставлении черновых рукописей таких 

поэтов, как Пушкин и Пастернак. Легко убедиться, что мы 

здесь имеем дело с разными моделями порождения текста. 

Рассмотрим каждую из них с этой точки зрения. 

Если, описывая структуру текста как синхронно-стаби- 

лизированную систему, мы можем представить ее в виде 

суммы правил, ограничивающих некоторый набор возможнос- 

тей, то, анализируя черновики, исследователь получает 

последовательность введения тех или иных ограничений. 

Анализ вариантов текста, расположенных в порядке воз- 

никновения их под пером автора, также может вестись с 

двух точек зрения и, соответственно, достигать двояких 

результатов. 

С одной точки зрения, все возникающие в ходе работы 

поэта варианты будут рассматриваться как некоторая еди- 

ная парадигма, из которой совершается выбор окончатель- 

ного текста. С другой - варианты будут располагаться 

как иерархия, а каждый "шаг" в создании текста, переход 

от одного пласта к другому - как результат введения но- 

вых ограничивающих правил. В первом случае, выделив 

текстовые пласты и установив их последовательность, мы 

можем их рассматривать как тексты одного уровня. Тогда 

перед 

1 "Порождение текста" можно представить себе как не- 

который механизм, обеспечивающий трансформацию опреде- 

ленной ядерной структуры, например замысла, в множество 

"правильных", с точки зрения некоторых норм, текстов. 

Ср.: "Грамматика - это устройство, которое, в частнос- 

ти, задает бесконечное множество правильно построенных 

предложений и сопоставляет каждому из них одну или нес- 

колько структурных характеристик. Возможно, такое уст- 

ройство следовало бы назвать порождающей грамматикой" 

(Хамский Н. Логические основы лингвистической теории // 

Новое в лингвистике. М., 1965. Вып. 4. С. 467). 

2 Смешение "порождения текста" с индивидуальным 

творческим актом (см.: Жолковский А., Щеглов Ю. Струк- 

турная поэтика - порождающая поэтика // Вопросы литера- 

туры. 1967. № 1) способно лишь умножить путаницу. Ср. 

замечания по этому поводу В. В. Иванова (Вопросы лите- 

ратуры. 1967. № 9). 

нами раскроется эволюция различных типов ограничении 

одного и того же уровня. К такому типу исследований от- 

носятся распространенные в литературоведении работы. Во 

втором последовательность снимаемых с листка рукописи 

текстологических пластов можно рассматривать как иерар- 

хию текстов разных уровней, в каждом из которых наибо- 

лее значимыми окажутся запреты разной иерархической 

ценности. С точки зрения правил, функционирующих в мо- 

мент создания данного текстового пласта, он и все за 

ним хронологически последующие выступают как равноцен- 

ные. Однако включение какого-либо нового ограничивающе- 

го правила устанавливает неравноценность данного пласта 

и следующего за ним, запрещает созданный текст (он пе- 

рестает восприниматься как "правильный") и определяет 

переход к следующему. Поэтому, если расположить все 

созданные поэтом варианты текстов в ряд слева направо в 

порядке их написания, то действующая для каждого вари- 

анта система ограничений будет разрешать (рассматривать 

как "правильный") этот самый вариант и все, расположен- 

ные справа от него, и запрещать (рассматривать как 

"неправильные") - расположенные слева. 

Созданная таким образом иерархия признаков "правиль- 

ного" текста может рассматриваться в качестве его су- 

щественного показателя. 

Таким образом, текстолог будет все время иметь дело 

не только с теми или иными вариантами, а с последова- 

тельностью переходов от одного варианта к другому. Пе- 

ред ним каждый раз будут находиться два варианта. Если 

текст В наделен признаком, исключающим А, то он высту- 

пит по отношению к нему как итог движения. Такой текст 

мы будем называть текстом-интенцией. Текст-интенция - 

это некоторая идеальная модель, которая, вступая в про- 

тиворечие с закрепленным на бумаге вариантом, определя- 

ет отказ от него писателя. В момент, когда текст-интен- 

ция совпадает с реальным, движение прекращается, возни- 

кает окончательный вариант. 

Разумеется, при таком подходе мы неизбежно совершаем 

упрощение, рассматривая все творческое движение как 

последовательную реализацию единой иерархической моде- 

ли. На самом деле, бесспорно, имеет место переплетение 

и борьба различных тенденций, отказ от одних и победа 

других. Однако на определенном этапе анализа подобное 

упрощение представляется не только полезным, но и необ- 

ходимым. 

Пушкинские рукописи дают богатый материал для наблю- 

дений такого рода. Мы будем рассматривать факты твор- 

ческого процесса, но они будут интересовать нас лишь в 

такой мере, в какой на их основании можно реконструиро- 

вать те типы ограничений и норм, которые последователь- 

но накладываются на текст. 

В ряде случаев создание произведения начинается с 

прозаического плана. Если рассматривать план и оконча- 

тельное произведение как два вида текстов и сопоставить 

их по типу наложенных на текст ограничений, то мы полу- 

чим следующее: "план" - текст, который не есть ни сти- 

хи, ни проза, ибо может стать стихами или прозой. Соот- 

ветствующие ограничения на него еще не наложены. Более 

того, абстрагирование от способа выражения здесь нас- 

только велико, что еще не наложено ограничение, опреде- 

ляющее, на каком языке должен быть написан текст-план. 

Так, Пушкин план "Les deux danseuses" пишет по-фран- 

цузски, а прозаический план стихотворения "Prologue" - 

переходя по очереди то на русский, то на французский. 

Очевидно, что ни сам переход, ни то, на каком языке на- 

писан тот или иной отрывок, в отношении к целому не ре- 

левантны. 

PROLOGUE 

Я посетил твою могилу - но там тесно; les morts m'en 

distraient - теперь иду на поклонение в Царское 

Село!.. (Gray) les jeux du Lycee, nos lecon... Delvig 

et Kuchelbecker, la poesie - Баболово (III, 477)1. 

Иногда у Пушкина план2 сводится к цепочке назывных 

предложений (см., например, планы к "Кавказскому плен- 

нику", IV, 285-286). Однако можно указать случаи, когда 

это - прозаический текст, почти дословно совпадающий с 

содержанием будущего поэтического произведения. Так, 

работая над "Евгением Онегиным", Пушкин составил, в хо- 

де написания 4-й главы, перечень уже написанных I-VII 

строф, вписал в него полностью, видимо, только что на- 

писанную VIII и далее дал текст, из которого в дальней- 

шем развились XIII-XIV строфы окончательного варианта 

4-й главы: 

"Минуты две etc. 

[Когда б я смел искать блаженства3]. 

Когда б я думал о браке, когда бы мирная семействен- 

ная жизнь нравилась моему воображению, то я бы вас выб- 

рал никого другого - я бы в вас нашел... Но я не создан 

для блаженства; etc. (не достоин)4. Мне ли соединить 

мою судьбу с вами. Вы меня избрали, вероятно я первый 

ваш passion - но уверены ли - позвольте вам совет дать" 

(VI, 346). 

Этот текст был превращен в стихотворный: 

Когда бы жизнь домашним кругом 

Я ограничить захотел 

Когда бы мне отцом, супругом 

Завидный жребий повелел 

Когда б семейственной картиной 

Пленился я хоть миг единый 

Конечно кроме вас одной 

Невесты б не искал иной 

Скажу без блесток мадригальных 

Я в вас нашел мой идеал 

1 Сказанное не отменяет того, что с точки зрения 

психологии Пушкина факты перехода в определенных местах 

плана с одного языка на другой не только значимы, но и 

в высшей мере показательны. 

2 Характер пушкинских планов привлекал внимание исс- 

ледователей. См., например: 

Якубович Д. П. Работа Пушкина над художественной 

прозой // Работа классиков над прозой. Л., 1929. С. 

10-14. В разной связи этого вопроса касались Б. В. То- 

машевский, С. М. Бонди, Н. К. Пиксанов, И. Л. Фейнберг, 

Б. С. Мейлах и др. 

3 Знак <> - конъектура издателей, [ ] - зачеркнуто 

в рукописи. Помета "etc." представляет собой авторскую 

отсылку к уже готовому поэтическому тексту. 

4 Это место, видимо, отсылка к каким-то уже сущест- 

вующим стихам из будущеи XIV строфы. 

Я верно б вас одну избрал 

Подругой дней моих печальных 

Всего прекрасного в залог 

И был бы счастлив сколько мог. 

Нет я не создан для блаженства 

Ему чужда душа моя 

Напрасны [ваши] совершенства 

К ним сердцем не привыкну я 

[И вот] вам честь моя порукой 

Супружество нам будет мукой 

И буду холоден ревнив 

С досады зол и молчалив 

Начнете плакать - ваши слезы 

Не тронт сердца моего 

И будут лишь бесить его - 

Судите ж Вы, какие розы 

Нам заготовил Гименей... 

И может быть на много дней (VI, 346-348). 

Достаточно сопоставить эти два текста, чтобы убе- 

диться, что в первом, при почти полной сформированности 

не только мыслей, но и их последовательности, нет еще 

обязательства следовать определенным метрическим и 

строфическим организациям, уже работающим во втором. 

В разные моменты работы писателя над текстом коли- 

чество характеризующих его релевантных признаков будет 

различно. Так, на определенном этапе признаки: "быть 

написанным по-русски", "быть написанным по-французски" 

не вводятся в инвариантный текст-интенцию, выступая как 

взаимозаменимые варианты. В дальнейшем этот признак по- 

вышается в ранге, а в аналогичном положении выступает 

"быть прозой" или "быть стихами". Когда поэт производит 

какие-либо изменения в тексте, он тем самым выделяет 

некоторые единицы, обладающие, с точки зрения данной 

конструкции, заменимостью, то есть сводимые на уровне 

текста-интенции к некоторому инварианту. 

Так, у Пушкина в черновом варианте 1-й главы "Евге- 

ния Онегина" было: 

Что ж был ли счастлив наш Евгений 

Среди блистательных побед 

Среди бесстыдных наслаждений 

Во цвете юных, пылких лет (VI, 243).