поэмы Баратынского противопоставлены, в духе романти- 

ческих поэм, по принципу темперамента, напоминая анти- 

тезу Зарема - Мария в "Бахчисарайском фонтане". То, что 

героиня - цыганка, в данной связи должно подчеркнуть 

темперамент как основу характера. Иной смысл имеет про- 

тивопоставление Сары герою. Их характеры приравнивают- 

ся. За покрывалом бытового повествования вырисовываются 

романтические контуры сильных, страстных, одиноких на- 

тур. Оба героя находятся в одинаковых отношениях к лю- 

дям, народу. "Люди" - это сила, которая не принимает 

своеобразия, самобытности яркой личности, стремится ни- 

велировать ее под общий уровень и тем губит. Для героя 

это "свет", который осудил его разгульную жизнь и 

властно навязывает ему требования "приличий", безжа- 

лостно казня за их нарушение. И то, что дело здесь не 

только в сатире на "свет", а в романтическом осуждении 

"толпы" (то есть народа), ясно, поскольку по отношению 

к Саре ту же роль играет хор. Хор в поэме Баратынского 

- совсем не свободный союз ярких, полных жизни людей, в 

среде которых и личность человека получает полное раз- 

витие: 

хор нивелирует, он не терпит своеволия. Порыв Сары к 

счастью он наказывает убийством ее возлюбленного и 

властно возвращает героиню к общему существованию. С 

этим связан трагический конец: герой-отщепенец погибает 

под двойным ударом общества и хора, а героини влачат 

свое существование, подчинившись власти коллектива. Ве- 

ра становится холодной и приличной женщиной света, а 

Сара - подчиненной хору и утратившей власть над своей 

судьбой цыганкой. Общество казнит "беззаконную комету". 

Все это бесконечно далеко от соотношения человека и на- 

рода в мире пушкинских цыган. 

Само появление "цыганской" темы было связано с воз- 

никновением интереса к народу, литературному изображе- 

нию народного характера, с тем специфическим пониманием 

природы человека и народа, которое зародилось в XVIII 

в. Однако оформиться эта тема смогла лишь в начале XIX 

в., когда стало возникать представление о мире собс- 

твенности как не меньшем носителе 

Ср. стихи: "И от людей благоразумных...", "Своим 

пенатам возвращенный..." с "Евгением Онегиным". Есть 

совпадения и с другими поэмами Пушкина. 

зла, чем мир бюрократического гнета. Именно тогда воз- 

ник герой-номад, цыган, бродяга, погруженный, вместо 

имущественных забот, в поэзию, музыку, искусство. Под- 

линный народ в своих высших потенциях - "племя, поющее 

и пляшущее". Не случайно рядом с "цыганской темой" воз- 

никает образ народа, живущего в краю песен - "стране 

искусства". Так возникает сначала гоголевская Украина, 

затем гоголевская Италия, а позже - тема Италии в русс- 

кой литературе, которая дойдет до Горького и Блока как 

своеобразный двойник "цыганской темы". По сути дела, и 

казаки в "Тарасе Бульбе" - номады, которые отреклись от 

мира семейственного, имущественного и предались "това- 

рийству", войне и веселью. Это (что чрезвычайно сущест- 

венно) воспринимается автором как приобщение личности к 

стихии, коллективу и коллективным страстям. Но, принци- 

пиально отличаясь от романтиков, Гоголь считает, что 

такое приобщение человека к чему-то большему, чем он 

сам (дружбе, народу, истории, в конечном счете - сти- 

хии), не означает потери себя. Вместо романтической ан- 

титезы: яркая личность, отделенная от народа, - смирен- 

ная безличность, приобщенная к целому (народу, семье, 

обычаю, обряду, религии, фольклору), здесь бедность и 

раздробленность, вплоть до полной призрачности личнос- 

ти, взятой в отдельности, - и яркость, индивидуальная 

полнота человека, отдавшего себя стихии. 

Такова стихия боя - веселая, поглощающая и обогащаю- 

щая личность. Это тоже - погружение в искусство, в му- 

зыку: "Андрий весь погрузился в очаровательную музыку 

пуль и мечей. Он не знал, что такое значит обдумывать, 

или рассчитывать, или измерять заранее свои и чужие си- 

лы. Бешеную негу и упоенье он видел в битве. Пиршест- 

венное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у че- 

ловека голова, в глазах все мелькает и мешается, летят 

головы, с громом падают на землю кони, а он несется, 

как пьяный, в свисте пуль, в сабельном блеске и в собс- 

твенном жару..."' 

Связь темы жизни, погруженной в искусство, с той 

полнотой индивидуального бытия, которая и составляла 

для Пушкина основу свободолюбия (ср. "Из Пиндемонти"), 

раскрыта в знаменитом описании танца запорожцев в "Та- 

расе Бульбе": "Земля глухо гудела на всю округу, и в 

воздухе только отдавалось: тра-та-та, тра-та-та. Толпа, 

чем далее, росла; к танцующим приставали другие, и вся 

почти площадь покрылась приседающими запорожцами. Это 

имело в себе что-то разительно-увлекательное. Нельзя 

было без движения всей души видеть, как вся толпа отди- 

рала танец, самый вольный, самый бешеный, какой только 

видел когда-либо мир, и который, по своим мощным изоб- 

ретателям, носит название казачка. Только в одной музы- 

ке есть воля человеку. Он в оковах везде. Он - 

раб, но он волен только потерявшись в бешеном танце, 

где душа его не боится тела и возносится вольными прыж- 

ками, готовая завеселиться на вечность"2. 

Таким образом, "цыганская" тема на первом этапе сво- 

его исторического существования была связана с той 

"двуплановостью" художественного изображения, которая 

составляла основу образной структуры просветительского 

1 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: [В 14 т. М.], 1937. 

Т. 2. С. 85. 

2 Там же. С. 299-300 (курсив наш. - Ю. Л.. 3. М.). 

мышления. Прямолинейное деление всего художественного 

материала на выражающий "норму" человеческих отношений 

и ее противоестественное искажение порождало интерес к 

таким художественным образам, которые могли бы быть 

противопоставлены действительности как ее неискаженная 

субстанциональная сущность. 

Дальнейшее развитие реализма усложняло отношение 

между этими планами, снимая механистическую антитезу и 

раскрывая их сложное, диалектическое взаимопроникнове- 

ние. Процесс этот повлиял и на художественное раскрытие 

"цыганской темы" в литературе второй половины XIX в. 

Образ цыгана, бродяги-артиста, художника, презревше- 

го власть собственности, втягивается в мир бытовой жи- 

вописи. Он теряет философическую идеальность, из героя 

вне современной среды он становится героем артистичес- 

кой среды. "Цыганская тема" сливается с образом жизни, 

погруженной в искусство, но уже не в абстрактно-фило- 

софском, а бытовом смысле, то есть с образом богемы. 

Показательна этимология слова "богема" (от французского 

"boheme" - в буквальном смысле "цыганщина"). То, что на 

ранней стадии существовало как антитетические образные 

планы: артистичность, погруженность в стихию, музыку, 

яркость личности, полная внутренняя раскованность и ее 

политический адекват - свободолюбие, органическое неп- 

риятие всего бюрократического, мертвенного, то есть 

верность природе человека, с одной стороны, - и пош- 

лость, мелкое корыстолюбие, эгоистический расчет, вклю- 

ченность в уродливую и ничтожную социальную жизнь, то 

есть искажение характера художника, бунтаря и отщепен- 

ца, в реальной жизни общества, с другой, - теперь прев- 

ращается в компоненты одного, сложно-противоречивого 

образа. 

Это очень ясно видно на примере "Живого трупа" Л. Н. 

Толстого. 

Федя . (махает рукой, подходит к Маше, садится 

на диван рядом с ней). Ах, Маша, Маша, как ты мне раз- 

ворачиваешь нутро все. 

Маша. Ну, а что я вас просила... 

Федя. Что? Денег? (Вынимает из кармана штанов). Ну, 

что же, возьми. 

Маша смеется, берет деньги и прячет за пазуху. 

Федя (цыганам). Вот и разберись тут. Мне открывает 

небо, а сама на душки просит. Ведь ты ни черта не пони- 

маешь того, что сама делаешь2. 

Цыганка Маша здесь изображена не в условно-философс- 

ком, а в социально-бытовом ключе. Она причастна опреде- 

ленной среде, а через среду - всей совокупности соци- 

ально-исторических обстоятельств. Это накладывает пе- 

чать на ее характер. Господствующие в мире ложные цен- 

ности - особенно деньги - приобретают власть и над ней, 

а бытовая "заземленность" образа приводит к тому, что 

природа человека только проглядывает сквозь мелочь 

1 О "двуплановости" художественного мышления просве- 

тителей см.: Лотман Ю. М. Пути развития русской просве- 

тительской прозы XVIII века // Проблемы русского Прос- 

вещения в литературе XVIII века. М.; Л., 1961. 

2 Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1982. Т. 11. 

С. 285-286. 

и пошлость "обстоятельств". Эта, присутствующая как 

возможность, природа человека, прекрасная норца, вопло- 

щается в стихии искусства - в музыке, песне. Она возв- 

ращает человека к красоте "нормальных", не опосредован- 

ных никакими фикциями, подлинно человеческих отношений. 

Не случайно здесь появляется антитеза полной свободы 

человека, живущего в нормальном мире естественных цен- 

ностей, и условной, мнимой свободы, доступной в рамках 

политики и цивилизации. Слова Феди Протасова: "Это 

степь, это десятый век, это не свобода, а воля" - 

сродни пушкинскому: "Иная, высшая потребна мне свобода" 

(III, 420). И там, и здесь политика противопоставляется 

искусству. Но, поскольку искусство мыслится как высшее 

проявление человеческой нормы, антитеза эта имеет смысл 

противопоставления политического организма ("свобода", 

по Феде Протасову) - обществу, социально, то есть чело- 

вечески справедливому ("воля"), обществу, организован- 

ному по законам счастья и искусства. 

Маша, как человек искусства, причастна этому нор- 

мальному миру, но, как человек своей среды и эпохи, "на 

душки просит" и "ни черта" не понимает, "что сама дела- 

ет". Таким образом, музыка, песня начинают выступать 

как некая самостоятельная, социально и нравственно ос- 

мысленная, стихия. Она делает Машу причастной к совсем 

иной, в современных условиях утраченной, возможной лишь 

в искусстве, жизни. Но она выше Маши и независима от 

нее. Эта музыкальная стихия равнозначна сложному комп- 

лексу представлений, который подразумевает полную сво- 

боду личности, поставленной вне мертвящих фикций госу- 

дарственности, собственности - и даже шире - цивилиза- 

ции ("степь", "десятый век"), отказ от вымышленных цен- 

ностей во имя ценностей подлинно человеческих (когда 

записывающий песни Маши и хора музыкант говорит: "Да, 

очень оригинально", Федя поправляет: "Не оригинально, а 

это настоящее..."2). "Настоящее" - это нечто связанное 

с коренным в человеке и человеческих отношениях, с 

правдой, с истинными потребностями, противостоящее миру 

лжи, лицемерия и фикций, в который погружена реальная 

жизнь героев. Но у этой музыкальной стихии есть еще од- 

на сторона: это народная музыка, народная песня. Приоб- 

щаясь к ее миру, слушатель становится сопричастным сти- 

хии народности. Однако то, что именно цыганская песня 

становится путем к народности, - не случайно. 

Для того чтобы понять всю специфику трактовки цы- 

ганского пения в русской литературе, следует иметь в 

виду, что репертуар русских цыган составляли русские 

песни, исполняемые, однако, особым образом. Исполнение 

это поражало слушателей "страстностью" и "дикостью". 

"Что увлекает в этом пении и пляске - это резкие и нео- 

жиданные переходы от самого нежного пианиссимо к самому 

разгульному гвалту. Выйдет, например, знаменитый Илья 

Соколов на середину с гитарой в руках, махнет раз-два 

по струнам, да запоет какая-нибудь Стеша или Саша в 

сущности преглупейший романс, но с такой негой, таким 

чистым грудным голосом, - так все жилки переберет в 

вас. Тихо, едва слышным, томным голосом замирает она на 

1 Толстой Л. Н. Собр. соч. Т. 11. С. 283. 

2 Там же. С. 284 (курсив наш. - Ю. Л., 3. М.). 

последней ноте своего романса... и вдруг на ту же ноту 

разом обрывается весь табор с гиком, точно вся стройка 

над вами рушится: взвизгивает косая Любашка, орет во 

все горло Терешка, гогочет безголосая старуха Фрось- 

ка... Но поведет глазами по хору Илья, щипнет аккорд по 

струнам, - ив одно мгновенье настанет мертвая тишина, и 

снова начинается замирание Стеши"1. Соединение народной 

песни (именно она, а не романс составлял основу цыганс- 

кого репертуара) с темпераментностью, страстностью ис- 

полнения привлекало к цыганскому хору внимание тех, кто 

искал в народе ярких, артистических, богато одаренных 

натур. Цыганское пение воспринималось не как изменение 

природы русской песни, а как подлинно народное ее раск- 

рытие. "От народа (русского) отделять их нельзя", - пи- 

сал Ап. Григорьев о цыганах2. 

Отличительной чертой цыганской песни в литературе 

становилась страсть, напряженность эмоционального выра- 

жения личного чувства. Таким образом, движение к народу 

- это не отрешение, не отказ от страстей, счастья, бо- 

гатого и сложного личного мира во имя идеалов отвлечен- 

ной нравственности, а как раз наоборот - уход из мира 

мертвенных ситуаций в мир страстей, кипящих чувств, 

стремления к счастью. Это мир, не нивелирующий лич- 

ность, а дающий ей ту "игру", артистизм, богатство, ко- 

торых Федя Протасов не находил в любви Лизы (мертвен- 

ность, принадлежность к условному миру объединяет чест- 

ных Лизу и Каренина с тем гнусным миром официальной за- 

конности, жертвами которого они падут). Очень сущест- 

венно подчеркнуть, что идеалы "цыганщины", равно как и 

сочувственное изображение героев-бунтарей, бродяг, ар- 

тистов, людей богемы, противоречили славянофильско.-ро- 

мантическому пониманию народа (ср. "Бродягу" Ивана Ак- 

сакова). Положительная в отдельных случаях оценка "цы- 

ганщины" славянофильскими мыслителями была связана с 

резкой односторонностью в трактовке вопроса. Так, П. 

Киреевский писал Н. Языкову 10 января 1833 г.: "Недели 

две тому назад я наконец в первый раз слышал (у 

Свербеевых тот хор цыган, в котором примадонствует 

Татьяна Дмитриевна, и признаюсь, что мало слыхал подоб- 

ного! Едва ли, кроме Мельгунова (и Чадаева, которого 

я не считаю русским) есть русский, который бы мог рав- 

нодушно их слышать. Есть что-то такое в их пении, что 

иностранцу должно быть непонятно и потому не понравит- 

ся, но может быть тем оно лучше"3. Упомянутая здесь 

Татьяна Дмитриевна - известная цыганка Таня, в пении 

которой Языков видел "поэзию московского жития"4. 

Для Киреевского цыганская песня - воплощение нацио- 

нального начала, которое вместе с тем и начало безлич- 

ностное. К. Аксаков писал о русской песне (как мы виде- 

ли, цыганская и русская песня в сознании Киреевского 

приравнивались - цыгане рассматривались как исполнители 

русской песни; 

Ровинский Д. Русские народные картинки. СПб., 

1881. Кн. 5. С. 246. 

2 Москвитянин. 1854. № 14. Кн. 2. Отд. 4. С. 126. 

3 Письма П. В. Киреевского к Н. М. Языкову / Ред., 

вступ. ст. и коммент. М. К. Аза-довского // Труды Ин-та 

антропологии, этнографии и археологии. М.; Л., 1935. Т. 

1. Вып. 4. С. 33. 

4 Языков Н. М. Собр. стихотворений. Л., 1948. С. 

185. 

иначе необъяснимо утверждение о "непонятности" их пения 

"иностранцу"): 

"Невеста горюет - это не ее беда, не беда какой-ни- 

будь одной невесты: это общая участь, удел невесты в 

народе". И далее: "Все здесь принадлежит каждому в на- 

роде, ибо здесь индивидуум - нация"1. Между тем в де- 

мократической традиции русской общественной мысли боль- 

шое внимание уделялось именно собственно "цыганскому" 

элементу, который понимался как "игра", артистизм, 

страстность. За этими двумя толкованиями стояли два ди- 

аметрально противоположных философских понимания соот- 

ношения личности и народа. Славянофильское, романтичес- 

кое толкование исходило из представления о личном нача- 

ле как злом. Сливаясь с народом, индивидуум очищается, 

освобождается от тесных рамок своего "я" с присущими 

ему потребностями личной свободы, эгоистического 

счастья, всей бури страстей, волнующих отдельного чело- 

века. Между тем вторая, идущая еще от Гоголя2, концеп- 

ция подразумевала, что именно в коллективе расцветает 

во всей полноте личность отдельного человека. Живущая 

напряженной жизнью страстей, эмоций, личных переживаний 

человеческая единица ближе народу, чем мертвая душа, 

погруженная в мир условных фикций. В этом смысле 

"страстность", рассматривавшаяся, начиная с песни Зем- 

фиры, как основная черта "цыганщины", была вместе с тем 

в сознании демократических мыслителей и народностью. 

Эта апология "страстности" имела еще один аспект: в 

незрелом демократическом сознании она оборачивалась не- 

доверием к теории, в том числе и к передовой, которая 

безосновательно причислялась к миру фикций. Между тем 

на деле сама эта проповедь "страсти" представляла собой 

реализацию тех самых демократических идей, которые от- 

вергались как излишне теоретические. Цыганка Маша в 

"Живом трупе" отвергает "Что делать?" Чернышевского 

("скучный это роман"), но считает, что "только любовь 

дорога" и на практике реализует мораль героев Черны- 

шевского. Так характерное для стихийно-демократической 

мысли XIX в. противопоставление жизни, страстей - тео- 

рии, любви и искусства - политике на деле оказывается 

не противоречащим принятию коренных принципов морали 

революционных демократов. 

Из сказанного можно сделать вывод, существенный, в 

частности, для "Живого трупа", поздней лирики Пушкина, 

позиции Чехова. Антитеза "искусство - политика" далеко 

не всегда свидетельствует о принадлежности автора к 

"чистому искусству". Последнее справедливо в системе 

взглядов, отделяющих искусство от действительности. В 

этом случае политика приравнивается действительности 

как понятию низменному и противопоставляется "высокой" 

поэзии. Однако возможно совсем иное понимание этой ан- 

титезы: политика воспринимается как буржуазная система, 

как деятельность по упорядочению отдельных сторон су- 

ществующего общества, а искусство - как обращение к 

"норме" человеческих отношений. Такое понимание искусс- 

тва 

Аксаков К. С. Полн. собр. соч.: [В 3 т.]. М., 

1875. Т. 2. С. 53. Ср. истолкование этой цитаты в кн.: 

Азадовский М. К. История русской фольклористики. М., 

1958. Т. 1. С. 383. 

2 См.: Лотман Ю. М. Истоки "толстовского направле- 

ния" в русской литературе 1830-х годов // Лотман Ю. М. 

Избр. статьи. В 3 т. Таллинн, 1993. Т. 3. С. 49-90. 

как высшей ценности связано с мечтой об обществе, осно- 

ванном на отношениях, вытекающих из самой природы чело- 

века, и, бесспорно, окрашено в тона социального утопиз- 

ма. То, что в конкретном движении истории создаются 

сложные переплетения, вроде близости Л. Толстого и Фе- 

та, и сходные формулировки часто выражают противополож- 

ные идеи, еще не дает историку основания отказываться 

от их дифференциации. 

Этический аспект "цыганщины" получал такое истолко- 

вание: приобщение человека к стихии, к народу, к че- 

му-то объективному и гораздо более значительному, чем 

его личность, и вместе с тем приобщение, которое вело 

бы не к утрате индивидуального своеобразия, не к нравс- 

твенному аскетизму и потере своего "я", не к отказу от 

счастья и наслаждения. За этим стояли идущие еще из 

XVIII в. демократические представления о праве человека 

на счастье и о совпадении личного и общественного инте- 

реса, но они были осложнены новыми проблемами: соотно- 

шения личности и народа, человека и истории, разума и 

стихии. 

Особенно интересно в этом отношении истолкование цы- 

ганской темы в творчестве Ап. Григорьева. Путаное и 

противоречивое сознание Ап. Григорьева явно носило сти- 

хийно-демократический характер, и это ярко проявилось и 

в трактовке интересующей нас проблемы. 

Цыганская песнь для Ап. Григорьева - народная сти- 

хия, которая не отнимает у личности всего богатства ее 

субъективности. В этом смысле она высшее проявление ис- 

кусства и служит мостом от человека к человеку, осво- 

бождая человеческую сущность от фикций, условностей, 

нагроможденных между людьми обществом. Искусство, осо- 

бенно "страстная песнь цыганки, дарит человеку среди 

"чинного мира" миг... искренности редкой", дает ему 

возможность быть самим собой: 

...Вновь стою 

Я впереди и, прислонясь к эстраде, 

Цыганке внемлю, - тайную твою 

Ловлю я думу в опущенном взгляде; 

Упасть к ногам готовый, я таю 

Восторг в поклоне чинном, в чинном хладе 

Речей, - а голова моя горит, 

И в такт один, я знаю, бьются наши 

Сердца - под эту песню, что дрожит 

Всей силой страсти, всем контральтом Маши... 

Мятежную венгерки слыша дрожь! 

Сложность отношений лирического героя и народной 

стихии, с одной стороны, а с другой - образа реального 

таборного цыгана и цыганской музыки как носительницы 

страстного, человеческого в его верховных проявлениях 

начала отразилась в знаменитых "О, говори хоть ты со 

мной..." и "Цыганской венгерке". Существенно здесь то, 

что герой и народ, дух которого выражен цыганской пес- 

ней, не представляют собой, вопреки традиционным 

1 Григорьев Ап. Избр. произведения. Л., 1959. С.366. 

представлениям романтизма, принципиально разных начал. 

Как и мыслители демократического лагеря, Ап. Григорьев 

считает, что слияние с народом - не отказ от личности, 

не обеднение ее, а возвращение к исконным началам пол- 

ноты индивидуального бытия. Но далее начинаются разли- 

чия: мыслители-демократы считали, что в народе в его 

субстанциональном состоянии (ср.: "Выпрямила" Г. Ус- 

пенского) воплощены красота и цельность, присущие при- 

роде человека, - Ап. Григорьев считает природу человека 

противоречивой, исконно трагически разорванной. Эта 

дисгармония, величественная в своем человеческом тра- 

гизме, заслонена в реальной жизни мелочью бытового су- 

ществования. Однотипность личности в ее высших проявле- 

ниях и народа позволяет лирическому герою выразить мир 

своих переживаний словами, ритмом и мотивом цыганской 

венгерки. Но если для Г. Успенского человек возвышается 

до своей антропологической сущности, до народности в 

момент "выпрямления", то для Ап. Григорьева эту роль 

играет минута высокой трагической разорванности. 

В связи со сложными процессами, протекавшими внутри 

демократического движения, реалистическая литература 

конца XIX в. переживала тяготение к широким обобщениям, 

к изображению человека в его антропологической сущнос- 

ти, а не только в конкретно-бытовом воплощении. Это из- 

менение, воспринимавшееся литературной средой, привык- 

шей к социально-исторической и бытовой конкретности об- 

разов, как своеобразный "романтизм", на самом деле было 

весьма родственно просветительскому мышлению XVIII в. 

Это отразилось и на особой трактовке "цыганской темы". 

Писателей, наряду с чисто условными сюжетами сказок и 

притч, начинают привлекать такие бытовые ситуации, ко- 

торые бы не искажали, не заслоняли, не уродовали приро- 

ду человека, а показывали бы ее в подлинной антрополо- 

гической сущности. Вместе с тем именно в этих условиях, 

в эпоху углубления конфликтов буржуазного общества, 

когда раскрывается недостаточность чисто политической 

борьбы, и проявляется тот социально-утопический аспект 

противопоставления искусства политике, который был на- 

мечен еще в творчестве Пушкина и Гоголя. Жизнь, погру- 

женная в искусство, - жизнь подлинных человеческих цен- 

ностей и предстает как утопический идеал социальной 

нормы. Так проявляется вновь выдвинутая еще Гоголем (и